Уотерс расстегнул «молнию» на своей синей холщовой спортивной сумке, вытащил из нее защитную маску и небрежно, как ни в чем не бывало надел ее.
Гриффин похолодел. Он понял намек и растерялся, не зная, как реагировать. Наконец улыбнулся. Майк улыбнулся в ответ.
— Я практиковался, — сказал Уотерс. — Знаешь, сколько всякого дерьма сваливается на человека, когда лучший друг ломает ему нос?
— А-а, значит, они все сочли тебя слабым?
— Слабым? Черт, они подсунули мне в ящик стола клоунский нос Рональда Макдональда. Однажды я даже нацепил его, чтобы вызвать в них чувство вины.
— Ну и как?
— Никак, без толку. На следующий день они подложили мне его башмаки. У детективов слишком много свободного времени, не знают, чем бы заняться.
Майк встал с сосредоточенным выражением на лице: детектив занял боевую позицию позади кожаного мешка.
— Что-нибудь накопал в барах? — спросил Гриффин.
— Пока нет. Но я побывал только в шести заведениях. Попроси меня продолжить завтра.
Гриффин что-то буркнул и приступил. Он начал медленно. Разогревал мускулы и думал, что, возобновляя поединки с Майком, для первого раза неплохо бы продемонстрировать самообладание. Но день был долгим и трудным, следствие шло тяжело. Он слишком много размышлял об Эдди Комо: о том, был ли он преступником номер один или не был, а также о том, существовал ли злоумышленник номер два. Потом Гриффин много думал о Кэрол, о состоянии которой так и не было известий. А потом — о Джиллиан Хейз: о том, как ее глаза превращаются в расплавленное золото, когда она сердится, и о том, как ее пальцы сжались вокруг его руки всего лишь час назад.
И он молотил по груше, точно душу из нее вытрясал. Даже Уотерс тяжело дышал, когда они закончили раунд. Но не сказал ни слова. Он кивнул, и партнеры поменялись местами.
Майку было не слишком трудно удерживать грушу. Правда, ему недоставало массы, чтобы бить слишком сильно, зато нравилось тщательно и досконально обрабатывать цель; Гриффин и прежде наблюдал, как он это делает. Как Уотерс мысленно превращает грушу в настоящего противника и старается наносить удары в разные точки. Почка, почка, почка, правый апперкот. Живот, живот, живот, и вдруг — удар в подбородок левой.
Гриффин избавился от напряжения, позволив своему телу автоматически, в заданном ритме охаживать кожаный мешок, а мыслям свободно блуждать. Да, давненько он ни с кем не тренировался. Это в известной мере вернуло ему былое ощущение комфорта. Гриффин вспоминал привычные, но забытые ощущения. Запах мела и пота. Жар мощных, разгоряченных, усердно работающих тел. Молчание сильных мужчин, самозабвенно занятых тяжелой работой, когда нет необходимости говорить.
После этого Гриффин налег на штангу, а Майк тем временем выкладывался со скакалкой. Потом Гриффин упражнялся с маленькими мешками, а Майк взялся за штангу. По прошествии часа, когда ни один из них уже не мог толком двигаться, они взяли две банки пива, галлон содовой и устало выползли на заднее крыльцо — маленькую дощатую террасу с тыльной стороны дома.
Солнце село. Вдалеке, словно звезды, мерцали огни Ньюпортского моста. Потом со стороны моря потянул бриз, и их влажные от пота тела покрылись гусиной кожей. Майк вытащил хлопчатобумажную трикотажную рубашку. Гриффин принес из дома шерстяной пуловер.
Они по-прежнему молчали.
Зазвонил сотовый телефон. Гриффин опять зашел в дом, чтобы взять трубку с кровати. Звонили из больницы. Кэрол Розен перевели в блок интенсивной терапии. Ей сделали промывание желудка, но в сознание она так и не приходила. Лечащий врач собирался установить возле нее круглосуточное дежурство.
Когда Гриффин вышел на воздух, Уотерс уже прикончил воду и откупорил обе банки с пивом. Гриффин сел рядом с ним, и Майк протянул ему красно-белую жестянку «Будвайзера».
— Вижу, ты по-прежнему покупаешь только самое лучшее, — заметил Майк.
— Верно.
Они снова погрузились в молчание. Наконец, через десять, двадцать, тридцать минут (сколько точно, уже не имело значения), Майк спросил:
— Ты все так же по ней скучаешь?
— Каждый день.
— Я тоже. — Майк посмотрел на него. — Было трудно без тебя, когда ты вышел из строя. Мне казалось, что я потерял вас обоих.
Гриффин ничего не ответил. Они с Майком дружили уже пятнадцать лет. Майк был рядом, когда Гриффина назначили детективом. Он был рядом, когда Гриффин, вернувшись из того памятного туристского похода, восхищенно и бессвязно рассказывал о женщине, с которой только что познакомился. Он же был шафером на свадьбе Гриффина и Синди, а потом, через несколько лет, ясным весенним днем, был одним из тех, кто нес ее гроб. Порой Гриффину было тяжко сознавать, что это не только его боль.
— Дэвид Прайс был просто куском дерьма, — вдруг отрывисто, как будто ни с того ни с сего, проговорил Уотерс. — И он действительно мастерски это скрывал, не только от тебя. Впрочем, слава Богу, все это кончилось. Он получил сполна. Не думай о нем, не трать нервы на такую мразь.
— Конечно.
— Ну и ладно. Она хотела бы, чтобы ты был счастлив, Гриффин. Она никогда не хотела для тебя меньшего, чем ты для нее.
— Это было несправедливо, ты же знаешь.
— Знаю.
— Это самое тяжкое. Когда я думаю об этом... — Гриффин повертел в ладонях банку с пивом. — Если я сосредоточиваюсь на этом, у меня опять едет крыша.
— Ну так не думай об этом.
Гриффин тяжело вздохнул. Он опять устремил взор в темные глубины ночного океана.
— Да. События складываются так, как складываются. Люди, полагающие, что они контролируют жизнь, управляют событиями... просто не желают ничего замечать.