Фитц в изнеможении прикрыл глаза.
— А день ведь только начался.
— Пока ничего нет на Песатуро, — продолжал Гриффин, — но, думаю, все мы понимаем: им бы не понадобились деньги, чтобы нанять киллера.
— У них по-прежнему имеется дядюшка Винни.
— Вот именно.
— Вы действительно полагаете, что это сделал кто-то из них?
— Я полагаю, что это самый вразумительный ответ.
— Да. — Кивнув, Фитц тяжело вздохнул и снова полез за своими пилюлями. — Я к ним привязался, знаете ли. Следователю не положено слишком сближаться с потерпевшими, но по прошествии этого года, да еще учитывая все то горе, что они пережили... и то, как стойко они держались — Джиллиан, Кэрол и Мег... Они хорошие люди. Я был... я горжусь... что работал с ними.
— Нам еще придется это постичь.
— Конечно. — Фитц взглянул на него и печально улыбнулся. — Теперь в дело вступила полиция штата. А парни из полиции штата всегда умеют добыть своего преступника, верно, Гриффин? Не то что мы, корпящие в поте лица городские копы. Мы способны разбираться только с гангстерами, палящими из автомобилей, да с прочей тупоумной шпаной — там, где не нужно большого ума. Нет, детективы из полиции штата никогда не делают ошибок в расследовании. Детективы штата никогда не поддаются давлению.
Рука Гриффина судорожно вцепилась в дверную ручку. На щеках заходили желваки. В ушах почти тотчас возникло знакомое гудение. Очень медленно и осторожно он разжал пальцы, заставляя себя выпустить ручку двери. Очень медленно сделал глубокий вдох и сосчитал до десяти.
— У вас была тяжелая ночь, — сказал Гриффин, наконец почувствовав, что может заговорить. — Так что я окажу нам обоим услугу и сделаю вид, что вы ничего не говорили, а я ничего не слышал.
Фитц неотрывно, в упор смотрел на него. Зрачки его казались маленькими и острыми черными точками, осунувшееся лицо было искажено упрямой, хмурой гримасой. Гриффин заподозрил, что Фитц продолжит свое подначивание. Возможно потому, что провел ночь у ложа мертвой девушки, с которой ни в коем случае не должно было произойти такое. А теперь на него с остервенением набросились и полиция штата, и, быть может, в следующие полчаса он получит такую же вздрючку от своего лейтенанта. И все это недовольство и отчаяние накапливается и нарастает в человеке. Нарастает и нарастает, пока ему не становится наплевать на все, и он идет вразнос. Ты начинаешь постоянно думать о бедных жертвах... о том, что, шевелись ты чуть быстрее, соображай чуть проворнее, дерись чуть лучше, все было бы иначе. И так до тех пор, пока наконец твое желание крушить не возобладает над инстинктом самосохранения.
Тогда ты идешь домой и обнимаешь свою умирающую жену, до того ослабевшую от рака, что она уже не может даже говорить, а только открывает и закрывает глаза. Но скоро и этого уже не остается. Ты просто приходишь домой, сидишь в пустом доме, и образы пропавших детей пляшут у тебя перед глазами.
— Идите домой и немного поспите, — сказал Гриффин.
— Пошел ты, Гриффин! Знаешь, может, я и не такой молодой, как ты. Может, я и не способен три раза подряд выжать груз, равный своему весу, или что ты там еще проделываешь в свободное время. Но не думай, что я какой-нибудь слабак, сержант. Я старый, злой, толстый, лысый. И это порождает во мне такую склонность к жестокости, которая тебе не снилась. Так что нечего читать мне лекции по полицейской процедуре и нечего начальственно приглядывать, как я веду дело!.. Да, и еще одно! Я знаю, на что пошли деньги Джиллиан.
— Фитц...
— Спросите преподобного отца Ронделла из крэнстонского прихода. Скажите, что это Джиллиан назвала вам его имя.
— Из крэнстонского прихода? Из Крэнстона? — Гриффин нахмурился, потом растерянно заморгал. — О нет!
— Да! Я знаю этих женщин, сержант. Я знаю их! А теперь убирайтесь из моей машины.
Гриффин пожал плечами и выбрался из машины.
— А знаете, Фитц, такие вот смешанные расследования сыщиками разных юрисдикции все-таки положительно сказываются на взаимоотношениях.
— Да, я тоже так думаю.
Фитц съехал с бордюра и умчался прочь. Гриффин тоже сел в машину и взял путь на Крэнстон.
Волны плавно накатывались на песчаный пляж; мягко вздымаясь, увенчанные белыми шапочками пены, они опять отбегали, исчезая в темных глубинах океана. Тотчас же вслед отступающей волне устремлялись птицы-перевозчики, деловито выискивая на обнажившемся песке что-нибудь съедобное. Но вот очередная зеленая волна мягко обрушивалась на берег, и маленькие белые птички стремительно взвивались вверх.
Стоял тихий и ясный майский день. Джиллиан задумчиво созерцала эту картину и не повернула головы даже тогда, когда услышала шум подъехавшей машины. Вот мотор затих, дверца отворилась и снова захлопнулась. Послышались приближающиеся шаги по песку. При этом она вспомнила одно стихотворение религиозного содержания, которое читала в детстве. Джиллиан улыбнулась, и тут же острая душевная боль пронзила ее.
Она никогда не была религиозна. И никогда не была тверда в вере. Возможно, причина заключалась в том, что слишком уж много одиноких ночей пришлось ей провести в детстве. Слишком много данных и нарушенных матерью обещаний, пока где-то в глубине души Джиллиан не усвоила, что может рассчитывать только на себя. Тем не менее она заигрывала с религией, говорила о ней с друзьями, время от времени посещала Рождественскую мессу. Ей нравилось слушать, как поет хор. Она находила удовольствие и успокоение, когда посреди бесконечных серых зимних дней приходила в собор, согретый сотнями живых человеческих тел, стоящих бок о бок и сообща воздающих хвалу Господу.